Витька Туз

По традиции, ..))

Витька Туз

С Наступающим!

Вот, если представить шахматную доску, а на ней фигуры-белые и черные, то он был бы ферзь. Красивый, сильный и решительный белый ферзь. Способный на неожиданный ход, на поступок. И по всему, и кличка бы ему эта подошла. Но звали его Туз, Витька Туз. Сидел он за рычагами трелевочника, хотя запросто управлялся с любым трактором и любым автомобилем. Но Т- 4 со своей могучей лебедкой, стальным щитом и двухместной кабиной был его любимцем. И управлял он им мастерски. Ухаживал за ним, любовно называя его своим зверем, зверьком, зверушкой. И зверь ему платил тем же: не подводил, выносил и вывозил не только вековые ели и лиственницы, а и живой люд, когда того требовалось; различную технику, вставшую в тайге; солярку, продукты; зимой таскал сани, короче, как один из моих сказал, шмурдяк всякий. Когда Витька приехал в промхоз, то с порога заявил, что привела его сюда таежная романтика и настоящая мужская работа. Мол, всегда хотел жить там, где пьют крепкий чай и кружку держат крепкой рукой с желтыми прокуренными пальцами, где носят болотные сапоги и штормовку.
В общем - придурок, подумали все, но на работу взяли. Тут редко кому отказывали. Жизнь и пахота сами отсеют. Так Витька и начал свою трудовую жизнь за рычагами. Считая сразу всех своими, родными, братьями и сестрами, открыто и наивно полагая, что его душевная простота и готовность жертвовать, будут всеми приняты и разделены. Вот так, сразу, с ходу.
Бригада, в которой Витька старался, была небольшая и достаточно сбитая. Почти все местные, звезд с неба не хватали, но и не голодали. В свободное время кто-то рыбу ловил, кто-то охотился, в общем жили собственным заработком от леса, от огорода, от подворья.
Был и свой бригадир, как полагается, а вот кем он был в прошлом - никто не знал. Знали только, что отбывал срок. За что? Тоже не знали. Почти не пил, не курил, но, как сказал Степан, сторож с пилорамы: «Либо он был мент, либо бухгактер, либо психотерапевт. Эти людей наскрось видят.» Что есть-то есть, в людях бригадир разбирался хорошо. На счет два определял с кем держать дистанцию, кого нагнать «до талого», а кого подмять и подчинить. Но дело свое он знал, вот и прикипел. Не первый год руководил бригадой.
Саня Лелеко, как и Витька Туз, сидел за рычагами. Мастер от Бога, но чекеровщиков признавал только своих. Тех, кто понимали его с полу слова. Любо-дорого было смотреть, как таскают чекеря по поляне, копошатся люди-муравьишки, а Леля, Лелеко, стало быть, мирно курит. Но, когда ему махнули рукавицей и в бой вступала могучая лебедка, поляна медленно, как в сказке, оживала. Со всех сторон, в одно целое, сползались лесины-удавы. И казалось, что всем этим волшебством руководит Леля.
Леля завязал давно. Не пил совсем, бросил, как пропил все. Ушла жена с двумя детьми, уехала к родителям жить. И Леля, вроде бы остановился. Срубил баню, двух поросят держал, но…сорвался. Сорвался, как свадебный шарик с ниточки. Сколько пил-не помнил. Только, когда пришел домой, свиньи, как бобры, сгрызли с голоду корыта и прясла. Леля залез в погреб, достал ведро картошки, затопил печь и поставил поросятам варево. Те, зачуяв доброе, принялись орать дуром на всю округу. Леля, тем делом, успел возрадоваться и не выдержало доброе Лелино сердце, ухнул он крутого кипятку с полусырыми картошками голодной скотине и весело роготал, глядя, как несчастные животные гоняли картошку между небом и языком, боясь проглотить каленый кипяток. Что тогда Лелю сподвигло, неизвестно, только снял он мосинку с гвоздя и кончил разом обоих. Пить бросил сам. На вокзале милиция удивлялась. К детям стал наведываться. Пока поезд ждал, по-тихому, пускали в вытрезвитель поспать как родного, по старой памяти.
Сторож на пилораме – Степа Орешкин, он же Орех - Витьки Туза друг. Он давно жил один. На пенсии. Прославился тем, что две бабенки, и не плохие бабенки, предлагали ему себя в жены, то есть, жить совместно. Так вот, Степан отказал обоим, сказав: «Не могу я так, мне по любви надо.»
Лешка Коротков – рамщик. Носил кличку Короткий. Но вот незадача, вовсе не за фамилию, а за короткий и хлесткий удар. Вот с ним бригадир держал дистанцию. Лешка и Витка Туз были друзьями. Они, как-то быстро сошлись и, пока Витька не обжился, Лешка с семьей его приютили у себя, в своем доме.
Бригадир как-то спросил у Короткова: «Что ты нашел в этом дрыще, кроме звонкой погремухи?» - имея в виду Витьку.
- Тебе не понять. Он мужик правильный. Он горячий, огонь. А вот некоторые теплые…, как помои. Чуешь разницу?
- Ну - да, огня там хватает, - вяло ответил бригадир.
Лешка Коротков охотился и, по здешним меркам, вел правильный образ жизни. Мог легко дать денег в долг и так же легко дать в лоб залетному пращелыге. За дело, конечно.
Вот, примерно в такой компании Витка Туз и работал. Скучать было некогда, народ простой, но интересный – наш народ.

Две недели уже, как не было Короткова. А должен был вернуться, отпуск то брал на две недели. В середине, может в конце ноября, это в зависимости от погоды, он брал отпуск и заезжал в тайгу. Побегать по горкам за зверем, насторожить самоловы на соболюшку, проверить берлоги. Один. Тайги он не боялся. Назад, когда ходил по тайге, не оборачивался, был в ладах с самим Таежным Духом, так как чтил неписанные правила таежной жизни. Две недели осенью и две недели весной. Так вот две недели уже прошли. Ровно две. А Короткова не было. Не было его и на следующий день. После обеда Туз подошел к бригадиру,
- Слушай, Леши нету.
- И что, - ответил бригадир, - не первый раз, вернется, напишет без содержания и делу край.
- Он мне обещал, что за день-два выскочит из тайги. Мы хотели в район слетать.
- Коротков не мальчик и не первый год в тайге, фартит, на жиры попал, вот и жалко бросать, - отрезал бригадир.
На том и разошлись.
Вечером Туз пришел к бригадиру домой.
- Сижу дома и видится, что Лешке туго, - волнуясь, заговорил он.
- Вот и сиди дома, созерцай, провидец.
- Ты меня совсем неправильно понял, бригадир. Мне видится, что туго не тебе, туго Леше. Было бы плохо тебе, я бы с радостью созерцал, - продолжал Туз. Глаза его индевели, - ну, бригадир, теперь ты меня понял, что мне нужна солярка и мой зверь? Не тяни вола, сиженый, давай ключи от склада. За топливо вычтешь с заработной платы. И еще, - продолжал Туз, - я тебе очень настоятельно советую мне не отказывать и пожелать скорейшего возвращения. Теперь я сказал все.
- Сломать бы тебе спину, да сидеть за тебя, придурка, неохота, ты и так Богом обиженный, - сказал бригадир и протянул Витьке ключи от склада.
- За то, кто и кем больше обижен, мы с тобой потом потолкуем, время нет совсем, ключи, оставлю у сторожа, если Степану не доверяешь, сам заберешь, мне до тебя бегать уже нет времени, - сказал Туз и хлопнув дверью вышел.

Когда Витька был совсем маленький у них в доме случился пожар. Ночью. Отец схватил, что под руку попалось, а попался Витька, поставил его босым на снег и с воем: «Стой и не шевелись», убежал обратно в дом, за матерью и сестрой. Из дома больше не появился никто, а пацан так и стоял, стоял и не шевелился, смотрел на огонь и искры. Говорят, что вор ворует, но оставляет стены, пожар не оставляет ничего. Тот пожар не оставил Витьке ничего и никого. Этот костер он запомнил на всю жизнь, снопы искр, ужасный треск и крики, чьи-то крики и много маленьких человечков, бегающих вокруг костра и кричащих, кричащих, кричащих. Потом его кто-то подхватил на руки и унес. Забрала его тетка. Так в новой семье Витька и вырос. Родня сдюжила, не дала пропасть, выкормила, поставила на ноги. Школа, потом армия. В Забайкалье танкистом Витька прослужил два года. Там и остался в поисках работы. Витька никогда об этом не рассказывал, родителями считал тетку с дядькой, но фамилию носил свою, родную. Откуда бригадир знал про то – неизвестно. Он, вообще, много знал этот бригадир. Но язык умел держать за зубами. Во всяком случае, треплом его не назовешь.

Через час, после разговора с бригадиром, Витька Туз, заправленный по развилку, с сумкой, в которой были продукты и сменка, сидел за рычагами своего зверя и шагал …, знакомой дорогой в неизвестное. Молил Доброго Таежного Духа, чтобы впустил, уверял себя, что все будет хорошо, разговаривал сам с собой, произнося вслух: «Лешка, я рядом.» Разговаривал с машиной, зверь же был рядом. На Т-4 хороший свет и Витька шагал и шагал, дорогой знакомой. Можно, конечно, было взять и «лаптя», оно быть может и бойчее шагалось, но зверю Туз верил больше. Не подведет, вывезет. Спать не хотелось, хотелось покончить с тревогой.

Как можно осторожнее Туз устраивал на сиденье зверя своего товарища, укутывая его старым ватным одеялом, прихваченным с избы и промасленным тулупом. Открыл термос, поднес крышку к губам, Коротков сделал несколько вялых глотков.
«Все, Леша, теперь, помолясь, шагаем домой. Господи, - думал Туз, - в церковь ходить стану, все твои заповеди выучу наизусть, икону и крест в дом принесу, только помоги. Таежный Дух, тебя угощать буду, выпусти.» Туз обратился к кому можно и нельзя за помощью, закурил и положил руки на рычаги.
Солнце бесилось, просто разливалось, все горело и искрилось, пугая светом и пестротой, меняясь красками и узорами, как меняются картинки в калейдоскопе. Щурясь и опустив солнцезащитный козырек, он шел назад своим следом. Зная каждую ямку, каждый ручеек, каждый поворот.
«Живите, живите родные, все живите», - полушепотом произнес Туз, глядя в след убегающим по ручью гуранам и посмотрел на Лешку. Мысль тревожила одна – солярка, а стало быть и время. И Туз гнал своего зверя вперед, на солнце. Щурился, курил папиросу за папиросой и шагал, шагал, шагал. За зверя он не боялся, вынесет, вот только время, солярка и время.
Мысль пришла неожиданно, как он раньше ее упустил? Туз остановил зверя на втором прижиме. На той стороне реки есть старая лесовозная дорога. Стоит сократить путь. Режу дорогу сразу вдвое. Больше нигде к реке не подойти: глубоко, наледи и нет дорог. А тут мелкий перекат, зверь весит двенадцать тонн и надо прыгать. Туз развернул машину, направив ее в обрыв. Привязал друга к сиденью. Прошептал, - потерпи, Леша, секунд десять.
- Ты, что творишь, - Коротков даже не приоткрыл глаза.
- Выпусти нас, прошу тебя, - Туз посмотрел на небо.
Зверь завис гусянками над обрывом, медленно наклонился вниз и, сминая лавину снега, пошел. На солнце от снежной пыли засияла радуга. Там, где должен быть живот, а не пустые кишки, у Туза леденело. Скорость падения, удар и темнота, какая-то секунда-две темноты, а так казалось долго. И вот оно, долгожданное солнце! Зверь уверенно стоял на своих ногах у границы льда, залитый солнечным светом, и сердце его работало. Туз отвязал друга.
- Придурок, - произнес Лешка и вяло отхлебнул предложенный чай.
- Спасибо-о-о, - прокричал Витька. Закурил папиросу и его руки легли на рычаги. С реки выскочили, едва замочив ноги, как говориться. Теперь только дай дорогу, рычаги не нужны, зверь до своей конюшни сам дошлепает. Ушли на перевал и через два часа стояли на прямой дороге в поселок. Домой зашли с той стороны, откуда никто не ждал. Остановились у фельдшерского пункта.
«Лешка у фельдшера, вещи и карабин забери и можешь бежать к нему, подпростыл он», - сказал Витька Лешкиной жене, протягивая карабин и вытряхивая вещи из рюкзака. В тряпочке была завернута медвежья желчь.
Туз загнал зверя на пилораму, зашел к Степану в сторожку, лег у печи на нары и уснул. Степа закрыл на веточку сторожку и пошел к Витьке домой, сказать его жене, что мужик у него, прибыл, спит богатырским сном. Пусть не беспокоится.

К новому году Коротков полностью поправился и встречали они его, как всегда, семьями. Съездили за пихтушками – свой, очень серьезный ритуал, волнительный, шутка-ли дело? Елка новогодняя! Пихта – с мягкой хвоей и совершенно неповторимым ароматом, с симметричными веточками в ровных рядочках. Только у пихточки может быть такая красивая юбочка. Каждый выбирал себе сам, а наряжали дома семьями. Новый год встречали всегда у Коротковых, а первого - шли к Витьке. Бесперечь таская другу-другу чашки с холодцом, кастрюли с салатами, банки с соленьями, с маринованными грибами и квашеной капустой, про которую говорят, что на столе не пусто и съедят не жалко.
И на этот раз собрались у Коротковых за новогодним столом. Тосты, куранты, шампанское. Плясали и пели. Витька рассказывал, как на рассвете он дошагал до избы, как в свете фар увидел сидящего у дверей избы Лешку, который даже двигаться не мог, а не то что затопить печку. Как бросился его, окостеневшего, отогревать. Растирать грудь, ноги – руки. Лешка прошептал, что с ним случилось и, что нужно край, как к врачу, домой. А Туз продолжал растирать ему ноги и переодевать в свое, теплое. Прижимал друга к себе и толкал его стылые ноги к себе под свитер.
- Придурок, увидит кто, позора не оберешься, - шептал Лешка.
Рассказывал, как осторожно нес друга на руках до техники. Как поил чаем, как страшно испугался, когда увидел Лешку у дверей избы, а у него на ресницах лежали снежинки, лежали и не таяли.
- Да ну тебя, - засмеялись женщины и запели:

- Снежинки на ресницах таяли-и
- И зачарованно читали мы-ы
- Красивый, незаконченный рома-ан…..

А может Туз и не ферзь. Может ладья? Уж слишком просто он ходил. Просто, прямолинейно и предсказуемо.

Petr…sh 13.12.16.