http://www.huntclub.ru/sketches/Life/index.htmПосторонний звук проник в сознание и заставил выйти из сладостной сытой дремы. Звук принадлежал явно чужому и опасному. Он привык слышать иногда подобные звуки и всегда заранее уходил, избегая ненужной встречи. Однако, очень часто этот звук означал лишь ложное беспокойство и проходил мимо, не причиняя вреда, поэтому сначала надо было точно удостовериться, что в этот раз придется прикладывать какие-то усилия. Полный желудок уговаривал расслабиться, а богатый предыдущий опыт нашептывал на ухо, что и в этот раз все обойдется.
Еще когда-то в молодости, гуляя под опекой матери, он страшно пугался всего нового и непонятного, но потом научился распознавать потенциальную опасность среди всего, с чем приходилось встречаться. Постепенно это знание окрепло в уверенность. Как правило, ему везло.
В период возмужания везло и с соперниками, когда он как-то раз ловко увернулся от острых, как кинжалы, рогов младшего по возрасту, но не в меру резвого «шильника», прогнав его с территории своей силой и мощью. Работали и здоровые гены, и крепкие ноги матери, позволившие не только не голодать, в отличие от одногодок, но и расти и крепнуть чуть быстрее сверстников. Потом, когда внезапно матери не стало рядом, ему тоже повезло, что этот момент наступил, застав его в уже достаточно зрелом возрасте, в котором он мог и сам о себе позаботиться.
Между тем, мохнатые лопухи ушей уже встали торчком и направили свои локаторы в сторону подозрительного шума. Против надежды, источник звука приближался, хотя и медленно. Настораживало в нем даже не то, что это был просто звук идущего, причем идущего человека, а то, что человек шумел как бы нарочито, специально создавая какофонию звуков, избыточных для осуществления перемещения. Как назло, заныли кровоточащие следы на местах сброшенных рогов.
Освобождение от тяжелой короны, с одной стороны, доставляло облегчение, но в первые дни создавало не очень приятные ощущения в области розеток и было несколько непривычно по части управляемости башкой. Это чувство, конечно, было знакомо, т.к. повторялось уже не первый год, но, во-первых, в этот раз украшение выросло особенно большим и тяжелым, а во-вторых, обе лопаты отвалились еще только вчера, причем правый рог непосредственно перед укладыванием на предутреннюю лежку, и привыкание к легкой свободе еще не наступило.
Может быть, по этой причине, а может, еще почему-то, но где-то глубоко внутри возникло какое-то странное чувство, не то дрожи, не то какого-то непонятного предчувствия, с которым он не встречался еще ранее. Нечто похожее было дважды: один раз, когда он обожрался без меры мухоморов, пытаясь наладить внутриобменные процессы в организме, и другой раз, когда они уходили от стаи волков, заваливших той ночью совсем юного теленка. Они плыли через реку, проламывая корпусом лед перед собой, и льдины резали кожу на груди и у основания шеи. Опасность тогда была так близка и реальна, что осела в глубине сознания, отложившись в памяти на всю оставшуюся жизнь. Но в те разы было только слабое подобие того, что сейчас беспокоило так безотчетно и без видимых причин.
Этой зимой волки почти не досаждали, да и сильных морозов не было, что не сулило опасности погибнуть от голода или истощения сил. Обе встреченные в сентябре лосихи принесли каждая по два лосенка, причем со второй он проходил почти всю зиму неподалеку, кормясь и устраивая лежки. Это была уже седьмая зима, которую он проводил в непосредственной близости от своих собственных телят.
Будучи еще маленькими и беззащитными, они сначала даже пахли как-то по-особенному. Что-то подсказывало в них родство, и лосиха, первоначально настороженно относясь к приближению большого быка, постепенно успокаивалась и подпускала его ближе. Но телята потом росли, и их запах уже не напоминал запах лосихи, и не похож был на его собственный. Они взрослели и уходили, и иногда можно было уже встретиться с собственным отпрыском в жестоком поединке. Гормоны брали свое, сражения порой получались нешуточные. Были и пришлые быки, как равные по возрасту, так и младшие.
Один был очень старый, чувствовалось, что пик его жизненной энергии остался где-то позади, а в тот день этот соперник, чувствовалось, с трудом ворочал тяжеленными рогами, очевидно, с удивлением для себя самого осознавая ушедшую куда-то былую легкость и мощь живых мышц. В тот момент в голове не умещались ни какие мысли, просто впереди был соперник, к тому же более опытный, и во что бы то ни стало надо было добиться, чтобы именно ЕГО, а не старика, сперма зачала новую жизнь внутри у стоящей неподалеку лосихи.
Бой был страшный и жуткий по своей жестокости и бескомпромиссности, но адреналин не давал чувствовать боли в кровоточащих ранах на ребрах, шее и на морде возле левого глаза. У обоих пена летела с губ и из ноздрей, поляна была взрыта и перемолочена копытами, а свежий чернозем обильно посыпан клочьями трубчатой шерсти. Старик все никак не хотел сдаваться, сам удивляясь своим уступкам, но более молодая и свежая сила все более давила и побеждала по мере продолжения борьбы. ОН и не думал тогда, что жизнь не вечна, и что когда-то, наверное, и его самого ждет такая же участь, - быть отторгнутым с собственных владений и от собственных самок, стать бесправным и гонимым всеми, и закончить все счеты с жизнью в ту же зиму, пав от хищников или от слабости, еще до сброса рогов.
Сейчас он был ленив, поэтому как-то упустил момент, когда можно было уйти незаметно в сторону, оставив на подтаявшем неглубоком снегу только предательский след, которым опасный человек не всегда еще и сумеет воспользоваться. Он неоднократно проделывал такой фокус еще в молодости, «срисовывая» не только явные напирающие звуки, как бы заставляющие двигаться в определенном направлении, причем именно в том, где он не мог перехватить опасность заранее за счет своего помощника – обоняния, но и другие звуки, различимые только сверхчутким ухом, привыкшим прекрасно распознавать все чуждое в лесу.
Тогда он, двигаясь, казалось бы, нелогично, проходил между «явными» и «неявными» признаками опасности в сторону, а иногда даже, сделав круг, заходил в тыл возмутителям спокойствия и глядел потом на людей с безопасного расстояния или из укрытия среди деревьев.
Сегодня же под кожей накопился жирок, а наполненное вкусной корой брюхо тянуло вниз. Однако, очевидно, все же надо было уходить, звуки приблизились уже на критическое расстояние. Он поднялся и пошел. Отчасти он расслабился потому, что в этот раз ничто не мешало идти на ветер, втягивая широкими ноздрями свежий лесной воздух, который мог вовремя предупредить о чужеродной опасности.
Березовые и осиновые прутья небольно хлестали по бокам, а сухие палки периодически трещали под копытами, когда он привычно пошел ходом через лесопосадку. Надо, как обычно, пройти через небольшой ельник, перейти овраг с так и не промерзшим в эту зиму ключом в низине, и, перемахнув через давнишнее поваленное дерево, пройти мимо солонца, а потом сделать широкий полукруг и поглядеть на преследователей с горки возле брошенной деревни.
Вот и все, чего уж проще, и какая разница, сделал бы он это заранее, или сделает теперь, когда человек может уже услышать ломающиеся у него под ногами сучья? Самое главное, что не слышно главных врагов – лающих и визжащих четвероногих помощников человека. Это они доставляют самое большое неудобство, не давая отдыха и свободы перемещения.
Ну, вот уже и спасительный овраг. Звук, который заставил его сегодня подняться с лежки, этот беспокоящий звук идущего по лесу человека, остался где-то позади. Он был так спокоен и уверен в себе, что лишь слегка поворачивал большими ушами и почти не делал остановок, чтобы прислушаться и принюхаться как следует. Солонец он хорошо знал, хотя здесь и пахло иногда человеком, но это до сих пор не сулило никаких неприятностей. После этого иногда обновлялся запас столь необходимой соли.
Да и так, - он знал, - не всегда человек может быть опасен, особенно двигающийся по дороге, а не по чаще леса. А к солонцу вела именно лесная дорога, которую надо было на всякий случай перемахнуть. Этой же тропой он ходил неоднократно, не только этой осенью, но и в предыдущие годы. Ее же он в свое время показывал молодой пришлой лосихе, уже носившей в чреве его теленка. Вот и сейчас он вскоре пройдет через небольшую полянку вокруг этого солонца и скроется на продолжении этой же тропы по другую сторону…
Человека он увидел неожиданно. Точнее, он увидел первоначально даже не его, а какое-то движение. Не движение падающей с дерева обломившейся ветки, а какое-то противоестественное движение длинного предмета вверх, и уже потом, проследив за этим предметом, он различил поднимающие его руки, а потом и весь контур человека. Это был не тот человек, который шел, пыхтя и отдуваясь, где-то далеко сзади по его следам. Этот человек был внешне спокоен и, очевидно, притаился. Адреналин мгновенно ударил в голову, заставив таким молниеносным выбросом даже затуманиться на какую-то долю секунды взгляд. Но только на долю секунды. Сразу что-то с непонятной силой заныло внутри, точно так же, как было тогда в реке с волками, или как полчаса назад, когда какое-то неловкое чувство шевельнулось при признаках первого звука сегодняшним утром.
Но только теперь это жутковатое холодное чувство возникло оглушительно раздирающим, гораздо сильнее, чем во всех предыдущих случаях. Он не сразу понял, оторопел он от этого чувства неминуемой беды, или просто от удивления, но невольно замер. Со стороны могло показаться, что он сам не уверен, видит ли он перед собой в голых зимних кустиках человека, и по этой причине замер на месте. Но на самом деле, причина была именно в этом всепоглощающем неприятном чувстве где-то под ложечкой. Оно не давало двинуться с места, рвануть прыжком в сторону, или даже броситься на предполагаемого обидчика. Сколько это продолжалось? Секунду, две, десять, тридцать? В эти мгновения может пронестись в голове вся предыдущая жизнь, включая партнерш по продолжению рода, бои с соперниками и кровожадными волками, голод и потуги в добывании пропитания, ВСЁ!
Тишину леса, потревоженную только шумом входящего через ноздри в раздувающиеся, как кузнечные меха, легкие, прорезал резкий звук выстрела. Этот звук вывел его наконец из оцепенения, как тоненький прутик, вытолкнувший камушек из шестеренок, возобновляет движение всех колесиков в машине или механизме. Он сделал наконец могучий прыжок влево и пошел на махах в сторону от поляны, от солонца, к спасительному березняку, перемежающемуся елками, чтобы убежать, скрыться от этого грохота и человека, затеряться среди деревьев…
Вдогонку раздавались еще выстрелы – один, другой, после очередного у него подломилась левая передняя нога и перестала работать, но он мог бежать и на трех, могучий организм позволил перестроиться и направить удвоенную силу в толкание одной правой, тем более что толкались в основном исправные задние, а передняя только помогала не упасть.
Уже среди спасительных берез он почувствовал, что чего-то не хватает. Не хватало воздуха. Завидные даже для бульдозера легкие быстро заполнялись горячей кровью, и кислород все меньше поступал не только в мышцы, уже разбухшие от адреналина, но, самое главное, в мозг, который, испытывая кислородное голодание, уже начал затуманиваться, голова кружилась, а глаза мутнели. Именно первый выстрел, удар от которого он даже не почувствовал в сравнении с гораздо более болезненными уколами рогов соперников и волчьими зубами, создал эту проблему, прошив скоростной пулей калибра, о котором он и понятия не имел, насквозь все тело по диагонали.
Наконец, шатаясь, он наткнулся на тощее деревце, какое он, не моргнув глазом, мгновенно снес бы под корень одним ударом заточенного, как острие топора, копыта, и, отпружиненный упругим стволом, завалился на левый бок. Все его существо возражало против происходящего, мозг давал беспорядочные команды ногам встать, но получалось только барахтание, сопровождающееся беспомощными попытками хотя бы поднять непослушную голову. Пытающееся хватать побольше воздуха, горло только выкашливало на снег алую кровь. Кровь также пузырилась при каждом выдохе из входной дырки в правом плече.
Последнее, что он увидел, - был опять человек. Это был тот же человек, который причинил ему боль, теперь уже начинающую заполнять все его существо, только теперь этот человек был не неподвижно замерший, а прибежавший следом за ним по кровавым следам, шумно дышащий и опять поднимающий свой тяжелый карабин…
Вспышка… Оборвало все, и он уже не почувствовал, как последняя пуля из обоймы вошла в голову, освобождая его от мучений и открывая широкую дорогу в край вечнозеленых осин и берез.
Услышав выстрелы, теленок встрепенулся и поглядел испуганными глазами на мать. Она ткнулась мягкими губами ему в мордашку, и они пошли. Мать впереди, а за ней теленок. Мать внимательно слушала, ловя направления широкими лопухами мохнатых ушей, а он глядел на нее и учился. Учился жить…
